Мои родители – из Поволжских немцев. Оба – 1926 г.р. До войны оба жили в одной – Саратовской области, но не знали друг о друге. В 1941 году им было по 15 лет. Обоих с родительскими семьями принудительно выслали (депортировали) из Поволжья в Сибирь.
Далее рассказ пойдёт о том, что пришлось пережить моей маме.
Она с родительской семьей жила в деревне Грим Красноармейского района Саратовской области. Семья состояла из родителей и четверых детей (Одной дочери и троих младших сыновей. Младшему в августе 1941 года было 2 месяца).
В деревне жили, в большинстве своем, украинцы и немцы, приблизительно - поровну. Мамин отец, мой дедушка, был председателем Сельского совета. Лето 1941 года мама проработала в совхозе дояркой, а с сентября собиралась продолжить учёбу.
Но грянула война и вскоре вышел Указ о депортации в течение 3-х дней немцев Поволжья в Сибирь и Казахстан. Но не везде во-время с ним были ознакомлены. Поэтому иногда сборы были очень спешными. В день отъезда несколько подвод попеременно отвозили немецкие семьи от деревни до станции. Дедушка организовывал эти подводы и его семья должна была отъезжать последней.
Мама побежала за околицу на ферму попрощаться со своими коровушками. (Надо сказать, что у мамы всю её жизнь было очень трепетное отношение к коровам, почти как к священному животному, как – в Индии. Она коров звала кормилицами и никогда не ела говядину. Прощаясь она, наплакалась и, не имея наручных часов, не рассчитала время и прибежала к дому слишком поздно.
Соседки-украинки, увидев её, запричитали: «Где ж ты бегаешь, Мария, Тебя повсюду искали, но не нашли. Мать волосы на себе рвала! Не знали, что делать: подставить под удар всю семью и ждать тебя, или ехать на станцию без тебя, но спасти семью и уехали». Впопыхах и в расстройстве, отец не получил на свою семью подъёмные. Задрали маме моей платьице и обмотали вокруг тельца тряпками огромные ассигнации. Дали соседского мальчишку-украинца и коня без седла и помчались они на станцию. Когда мчались, рассказывала мне мама через много лет, то думала она, что вот-вот сердце её выпрыгнет – толи от скачки, толи от страха – потерять семью. Но успели. Ещё не погрузили людей в телячьи вагоны. И мама нашла свою семью. Отвела папу в укромное местечко и отдала ему деньги. Не зря говорится: «Нет худа без добра». Не опоздай дочь, осталась бы семья без подъёмных.
Ехали в Сибирь очень долго. «Выехали летом – приехали зимой – «мухи белые уже летали», - так описывала ситуацию мама. Иногда часами стояли в степи. Иногда ехали подолгу без остановок, без воды, еды и туалета. И когда, наконец, поезд останавливался, то измученные люди, не имея сил отойти подальше, тут же возле состава испражнялись, не стыдясь друг друга (мужчины и женщины). Много людей погибло в пути, особенно – маленьких детей и стариков. Трупы на остановках выносили из вагонов и оставляли, а поезд ехал дальше. И никто не знал, где и как похоронят его родного человека. Вой стоял в вагонах.
Приехали в Омскую область и выгрузились в пустом месте, без жилья. Невдалеке оказалась деревня, принесли инструменты и начали вгрызаться в землю. Землянки спасли от холода. Мама снова стала работать дояркой. Только помаленьку начали обживаться, как забрали отца (моего дедушку) в трудармию. Попал он на Печору в копи. Бабушку мою не забрали в трудармию потому, что среди её детей был грудной малыш. От детей постарше, матерей в трудармии забирали, и не важно - как и с кем эти дети, оставаясь, будут жить.
Прошёл год. 28 июня 1942 года маме исполнилось 16 лет и в самом начале июля её забирают в трудармию. Долго везут на поезде, на одной из станций пересаживают в кузов грузовика вместе с другими и везут по деревням, высаживая по одному – по двое. Её высадили последней и сказали: «Жди, за тобой приедут». Оказалась мама в чувашской деревне, где никто не говорил по-русски. Целый месяц бродяжничала 16-летняя девчонка по деревне без еды и без крова. Ходила по дворам, знаками просила работу и показывала, что хочет есть. Иногда ей давали работу – самую тяжёлую и грязную: дров наколоть, хлев почистить. Тогда перепадало поесть. В дом ни разу никто не впустил. Не знали, что за приблудная объявилась. Возможно, думали, что воровка, а может за шпионку принимали? Спала по ночам под забором, где трава погуще. Даже укрыться было нечем. Благо, в Поволжье в июле ночи тёплые. Но однажды ночью разразилась ужасная гроза. Ой как страшно и тяжко ей было! Но вышел дед из дома этого двора и пустил её на ночь в хлев со скотиной.
Никто за мамой так и не приехал. Слышала мама где-то вдалеке гудки паровозные. Не выдержала она этих мытарств, и пошла на звуки гудков. Пришла на станцию. И верно говорится, что «Язык до Киева доведёт». Без копейки в кармане, со множеством пересадок, на товарняках вернулась в Омскую область в нужное место и нашла свою маму с братишками. На мой вопрос: «Чем же ты, мамочка, питалась в дороге?» она ответила: « Где милостыню попрошу, а где и сворую». Оказалось, что её группу коров никто ещё не взял, а доили доярки по очереди. И вновь мама стала работать дояркой.
Но недолго длилось счастье. В один, совсем не прекрасный, ещё летний день, пришли за мамой НКВД-эшники, арестовали её и судили за дезертирство. Отсидела она в лагере год. И снова повезли её на поезде на запад под охраной. И высадили снова на той же станции с замысловатым названием: «Похвистнево», что в Самарской области, почти на Волге. В Указе о депортации, советских немцев с Поволжья огульно обвинили в предательстве и смычках с врагом, но трудоспособную молодёжь возвращали на принудительные работы назад -поближе к линии фронта, оставляя в Сибири из немцев лишь стариков и детей!
К этому времени на окраине этого городка отведено было место, огорожено забором с колючей проволокой и с охраной на вышках. А внутри – бараки. Официальное название – рабочая колонна НКВД (Все лагеря заключения небольшой период назывались колоннами). В народе же эти рабочие колонны НКВД прозвали трудармиями. Из за национальности заключенных в них, жители города стали называть это место «Берлином». По сей день так оно и зовётся, хотя немцев там уже не осталось. Мама сразу поняла, что перевезли её из лагеря в лагерь, почти как у Высоцкого: «Из Сибири в Сибирь». Но обрадовалась этому: «Пусть тяжёлая работа, пусть пайка и баланда, но всё таки есть еда и крыша над головой, и она будет не одна. В одиночку голод и холод в чужом месте ещё страшнее». Было ей – уже семнадцать. Работала и уставала, как все, но знала, что придет Победа и вновь наступят мирные деньки и она, обязательно увидит и маму, и папу, и братишек. Молодость брала своё, не давала унывать.
Однажды ночью в бараке проснулась мама от какого-то странного звука. Пригляделась к темноте и видит: на соседней кровати сидит соседка, в руках у неё целая буханка хлеба, её-то она и грызёт, издавая почти забытый приятный звук. « Ах ты, воровка! Из за тебя нам всем пайку срезали, а ты втихомолку уплетаешь! И завязалась драка, все проснулись… А на следующий день объявили Победу! И тогда мама подумала: жаль, что я раньше с ней не подралась. Если бы я знала, что после этого наступит Победа, я бы раньше этой воровке наподдавала.
После победы постепенно режим начал ослабевать и молодёжь стала приглядываться друг к другу.
Начали образовываться семьи. А семьи в те годы начинались неизменно со свадеб, даже в тех условиях.
Сыграли свадьбу и мои родители. Все семейные рыли себе землянки на территории лагеря. Бараки были только для холостых и незамужних. Но создание семьи не освобождало от репрессии. Семейные рыли себе землянки на территории лагеря. Тяжелый принудительный труд продолжался и ежедневный учет в комендатуре и бесправие оставались ещё долгие годы.
Я родилась в «Берлине», сразу репрессированной потому, что родилась у репрессированных родителей, отбывающих бессрочный срок в рабочей колонне НКВД. До исполнения мне трёх лет мы жили в землянке. Затем дали комнату в семейном бараке. Пока я не научилась самостоятельно ходить и самостоятельно есть, за мной приглядывала бабушка, приехавшая по вызову из Сибири к детям в соседнюю землянку. Но затем, на весь рабочий день, доходящий до 16 часов, мама привязывала меня в землянке к кровати, а летом – к колышку (как козлёнка), недалеко от места работы. Никогда я не была ни в дошкольном учреждении, ни в пионерском лагере, хотя мне очень хотелось. Так и не увидела моя мама больше никогда своих родителей, они умерли до освобождения. А я не увидела никогда ни одной бабушки, ни одного дедушки.
Я не понимала тогда, почему моя любимая подружка, которая учится слабенько и тоже немка, и её отец также был в трудармии, ездит в лагерь, а я - отличница, не езжу. Но я не задавала таких вопросов. Меня родители моей подружки в выходные дни брали с собой, когда навещали дочку. Я и этому была очень рада. Только получив реабилитацию и узнав историю репрессий мамы, я решила, что виной всему была мамина судимость. Вместо одной репрессии, как испытало большинство российских немцев, на мамину долю выпало быть четырежды репрессированной: когда угнали с родителями в Сибирь, когда одиноко бродяжничала голодная в чужом месте, когда безвинно сидела в лагере и когда была больше десяти лет снова в лагере на принудительных работах под охраной и лишённой всех прав.
Только теперь, благодаря нашей организации, когда я узнала и прочитала много документов по репрессиям, я обнаружила, что даже по тем драконовским законам, женщины-немки подлежали мобилизации в трудовые армии только с 10 октября 1942 года. До этого брали только мужчин. Вот почему маме дали за дезертирство всего год, а не расстреляли по законам военного времени; потому, что мобилизовали её в июле 1942-го незаконно.
Вся история репрессий в стране показывает, что карательные действия постоянно опережали, устанавливающие их руководящие документы (Постановления, Указы, Приказы и т.д.). Например: уничтожать оппозицию и инакомыслие большевики начали сразу после переворота 25 октября (7 ноября) 1917 года, это отражено в ФЗ «О реабилитации ЖНПР». А Постановление Совнаркома «О красном терроре» вышло лишь в 1918 году. Раскулачивание проводить начали уже в двадцатые годы, а соответствующий документ принят был лишь 02.02.1930 года. Так и маму мою забрали в июле 1942 года, а Указ о мобилизации женщин немецкой национальности вышел только в октябре 1942-го. Получается, что это была система – вдогонку за карательными действиями наиболее ретивых исполнителей, узаконивать эти действия актами о карательных операциях.
Так что маме моей, хоть и не было за ней никакой вины, ещё повезло, что не расстреляли, а могли бы.
Из толкования Конституционного суда, мне известно, что в 1993 году признаны незаконными и утратили силу все акты, изданные в 30 – 40-е годы и послужившие основанием для политических репрессий.
Но до этого, в 1964 году руководство страны успело отменить огульные обвинения советских немцев в предательстве и смычках с врагом, в которые само никогда не верило. Иначе не отправляли бы в разгар войны немцев трудоспособного возраста на принудительные работы из Сибири на запад, совсем близко к линии фронта. Эти огульные обвинения были обычной для того времени фальсификацией для оправдания своих действий.
Элла Рудольфовна Цуцкарева, г. Красноярск |
